Эволюция не по Дарвину

 
Александр Этерман

Введение

До меня ну совершенно случайно дошла перепалка, вызванная лекциями, прочитанными Петей в университете Ариэля иностранным курсистам (ради такого стоило присвоить заведению звание университета; впрочем, Петя может любую репутацию подмочить) – об эволюции. Если я все верно понял, Петя ушел далеко влево: эволюцию он уже не отрицает, даже, напротив, всецело признает, а отрицает только ее природный, естественный, без внешнего вмешательства – механизм. Черт побери – ужасная ересь! Настоящие, идеологически выдержанные иудеи, в том числе, величайшие раввины, уже больше ста лет отрицают эволюцию огульно, с мясом, вместе с атеистической гипотезой о том, что мир (уж точно, человек) существует более 6000 лет. Но Петя, увы, не идеологически выдержанный иудей. Уважением к иудейской традиции его лекция и не пахнет. Пахнет она плохо выдержанной иудейской политикой.

Разумеется, сама по себе эволюционная теория Петю не интересует. Ему бы только распиарить что-нибудь удобоваримое про креационизм. Выбор у него, увы, небольшой. На сей раз он пиарит начисто проигнорированную научным миром (увы, даже не отвергнутую – отвергать нечего) гипотезу русско-американского профессора М.Шермана об "универсальном геноме".

Для начала хочу дать Пете дружеский совет. В ходе следующего свидания с курсистами ему стоит пойти новым путем: приписать эволюционную теорию раввину Куку-старшему, позиционируемому, как известно, где-то между Плотином и Ламарком, и провозгласить: "Мы эволюцию учили не по Дарвину"; к этому надо процитировать Маяковского:

Мы

диалектику

учили не по Гегелю.

Бряцанием боев

она врывалась в стих,

когда

под пулями

от нас буржуи бегали,

как мы

когда-то

бегали от них.

Разумеется, по ходу лекции следует произвести две подстановки: заменить "диалектику" на "биологию" (или родственную "диалектике" "эволюцию"), а "буржуи" – на "евреи". Почему на «евреи»? Потому что евреи (вроде меня), наконец-то, загнаны в нынешнем Израиле под лавку. Кем? Нео-иудеями вроде Пети, разумеется.

Чтобы избавить Петю от нелюбимого, по слухам, умственного труда, предъявлю результат подстановки:

Мы

эволюцию

учили не по Гегелю.

Бряцанием боев

она врывалась в стих,

когда

под пулями

от нас евреи бегали,

как мы

когда-то

бегали от них.

В биологии Дарвин – Гегель. Или, еще вернее, Гегель – Дарвин.

Основная часть

1. Прежде всего, Бостонский университет, где, видимо, работает Шерман – наверное, самое посредственное учебное заведение истинной столицы Новой Англии, прозябающее под боком у Гарварда, MIT и др. Его открыли для отвергнутых блестящими бостонскими университетами студентов. Говорят, впрочем, что у BU очень приличная студенческая хоккейная команда. Ничего позорного в BU нет, как, впрочем, и в Пермском пединституте (ныне наверняка – Педагогическом университете). Однако и хвастать тут особенно нечем. Это не соседний MIT.

2. Опубликованная Петей на русском языке расширенная – авторская – статья Шермана написана на кошмарном русском языке и изобилует опечатками. Серьезные авторы такого обычно себе не позволяют. Редакторы – тоже. Приведу пример (copy-paste): «Иделогическая же проблема в том, что в сознании общества единственной алтернативой дарвинизму представляется креационизм». Хорошая «алтернатива».

3. Структура и формат статьи Шермана удручают (детский сад); кроме того, автор совершает обычную для креационистов манипуляцию: он дискутирует исключительно лично с Дарвином (как иудейские философы вплоть до ХХ века – с Аристотелем), пренебрегая дистанцией в полтора с лишним века (считая с момента публикации "Происхождения видов"). 
Между тем, дискутировать ему следовало бы с нынешней эволюционной биологией, далеко не тождественной старинному «дарвинизму с ДНК». Шерман на это не решается.

4. Шерман начинает статью очень худо, с тривиально неверного (к тому же, совершенно излишнего) утверждения. Он пишет:

«Чарльз Дарвин ("Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь") первым сформулировал гипотезу, согласно которой в основе механизма эволюции лежат два принципа: случайная изменчивость и затем естественный отбор более приспособленных особей».

Первым? Общеизвестно (мало того, сам Дарвин об этом подробно рассказывает), что у Дарвина были многочисленные предшественники. В упомянутой Шерманом книге он пишет о них, например, следующее: «Что же касается до простого провозглашения принципа естественного отбора, то совершенно несущественно, является ли проф. Оуэн моим предшественником или нет, так как из приведенного исторического очерка видно, что д-р Уэллз и м-р Маттью задолго опередили нас обоих».

 Самое главное, как мы учили в школе, блестящий биолог А.Р. Уоллес, несколько опередив Дарвина, разработал, хотя и не столь глубоко, совершенно эквивалентную эволюционную теорию; впрочем, он высоко оценил работу Дарвина и согласился на одновременную (вдобавок, отложенную) публикацию своей фундаментальной статьи и фрагментов из еще не завершенной книги последнего в одном журнальном томе. Дарвин, однозначно признавая хронологический приоритет Уоллеса, констатировал: «Третий том "Journal of the Linnean Society" содержит статьи, представленные 1 июля 1858 года м-ром Уоллесом и мною и заключающие, как видно из вводных замечаний к настоящему труду, теорию Естественного Отбора, высказанную м-ром Уоллесом с замечательной силой и ясностью».

5. Шерман излагает Дарвина некорректно, неуважительно и неквалифицированно, максимум, на уровне 7-го класса средней школы. Несомненная гениальность Дарвина требует даже от тех, кто отвергает его научные выводы, уважительного отношения. Самое скверное, Шерман цитирует Дарвина с точностью до наоборот, приписывает ему фальшивые мнения, да еще по принципиально важным поводам. Вот пример (есть еще, но места жалко).

Шерман заявляет:

«Дарвин и сам признавал, что его теория не дает удовлетворительного объяснения механизма возникновения сложных структур. Он писал: "Предположение о том, что глаз, со всеми его филигранными механизмами регулировки фокуса хрусталика, настройки на яркость света и коррекции сферических и хроматических аберраций, возник в результате естественного отбора, – может показаться, будем смотреть правде в глаза, в высшей степени абсурдным».

Неправда. Все неправда. Даже стиль. Вот что писал Дарвин на самом деле («Происхождение видов» глава VI «Трудности теории», параграф «Органы крайней степени совершенства и сложности»):

«В высшей степени абсурдным, откровенно говоря, может показаться предположение, что путем естественного отбора мог образоваться глаз со всеми его неподражаемыми изобретениями для регуляции фокусного расстояния, для регулирования количества проникающего света, для поправки на сферическую и хроматическую аберрацию».

Все по Шерману (кроме стиля), не правда ли? Увы, как раз это и называется – грубо вырвать из контекста. Далее в книге следует:

«Но когда в первый раз была высказана мысль, что солнце стоит, а земля вертится вокруг него, здравый человеческий смысл тоже объявил ее ложной; однако каждый философ знает, что старое изречение Vox populi – vox Dei (глас народа – глас Божий) не может пользоваться доверием в науке. Разум мне говорит: если можно показать существование многочисленных градаций от простого и несовершенного глаза к глазу сложному и совершенному, причем каждая ступень полезна для ее обладателя, а это не подлежит сомнению; если, далее, глаз когда-либо варьировал и вариации наследовались, а это также несомненно; если, наконец, подобные вариации могли оказаться полезными животному при переменах в условиях его жизни – в таком случае затруднение, возникающее при мысли об образовании сложного и совершенного глаза путем естественного отбора, хотя и непреодолимое для нашего воображения, не может быть признано опровергающим всю теорию».

В данный момент я обсуждаю не корректность/некорректность дарвиновской теории эволюции глаза (кстати, весьма основательной и подкрепленной современными данными), а явную некорректность, даже лживость цитаты. Дарвин, вопреки заявлению Шермана, никогда не признавал, что «его теория не дает удовлетворительного объяснения механизма возникновения сложных структур», в первую очередь, глаза. Напротив, он утверждал и чрезвычайно остроумно аргументировал обратное.

Попутно: точно так же обстоит дело с объяснением происхождения знаменитого танца пчел, не к ночи помянутого Шерманом – но я (исключительно из соображений экономии) оставлю это утверждение без доказательства.

6. Не знаю точно, читал ли Шерман Дарвина. Если не читал – налицо подозрительный недостаток эрудиции и неприличное для ученого нахальство. Если читал – налицо фальсификация.

7. Выскажу личное мнение – скорее всего, Шерман Дарвина не читал. Дело в том, что я не раз встречал именно эту неаккуратную, грубо вырванную из контекста цитату в креационистских сочинениях. Скорее всего, Шерман позаимствовал ее оттуда – а не из первоисточника.

8. Шерман грубо фальсифицирует как классический дарвинизм, так и современную эволюционную науку по чрезвычайно принципиальному вопросу, приписывая им прямо противоположные подлинным утверждения; при этом он по-детски возвращает эволюционную дискуссию в XIX век (впрочем, Шпенглер в «Закате Европы» сходным образом атаковал Дарвина несколько позже – кстати, заодно с атомизмом). Шерман пишет:

«Ч.Дарвин в книге "Происхождение видов" подчеркивает этот момент: "Если моя теория верна, то обязательно должны существовать переходные формы, связывающие виды между собой. Доказать их существование можно только с помощью ископаемых останков". В разделе под названием "Трудности теории" в его книге он пишет так: "Если на самом деле виды произошли друг от друга, постепенно развиваясь, то в таком случае, почему мы не сталкиваемся с бесчисленным количеством переходных форм? Почему в природе все на своих местах, а не в хаосе? Должны быть бесчисленные переходные формы в многочисленных слоях земли... Почему каждое геологическое строение и каждый слой не наполнены этими связующими звеньями? Геология не смогла выдвинуть поэтапного процесса, не обнаружила переходных форм и, возможно, в будущем это будет самым веским аргументом против моей теории".

Единственным объяснением, которое Дарвин предлагал для решения данной проблемы была нехватка в те годы палеонтологических находок. Он утверждал, что "при более детальном изучении останков, переходные формы будут обязательно найдены"».

Конец цитаты из Шермана.

Дарвин действительно обсуждает эту важную проблему (обнаружение промежуточных видов). Однако Шерман совершенно напрасно (попросту, ложно) утверждает, что Дарвин считал единственным объяснением их относительной малочисленности нехватку палеонтологических находок. Хуже того, такое «объяснение» было бы катастрофическим для всей теории естественного отбора, ибо объяснять-то необходимо (в духе эргодической теории, математик Петя и генетик Шерман!) не только нехватку древних вымерших промежуточных видов, но и относительную малочисленность современных промежуточных видов – ведь эволюция-то продолжается и в исторические времена! Блестящий ум Дарвина не мог проигнорировать это обстоятельство. В упомянутой главе о трудностях теории, в параграфе «Об отсутствии или редкости переходных разновидностей» он, на много десятилетий опередив эволюционную биологию, четко объясняет (делая попутно нетривиальное и вполне верифицируемое предсказание; правда, его объяснение требует от читателя интеллектуального напряжения), почему большинство промежуточных видов непременно должны быть редкими, малочисленными и трудно обнаружимыми (редкими – но ни в коем случае не отсутствующими; палеонтологи обнаружили немало – но, в соответствии с ожиданиями, не слишком много – окаменелостей, относящихся к промежуточным видам); более того, их массовое обнаружение противоречило бы эволюционной теории. К сожалению, у меня снова нет возможности приводить обширные цитаты и входить в детали. Все желающие могут обратиться, для начала, к самому Дарвину (и к «Происхождению видов» и к более позднему «Происхождению человека»), а затем и к современным авторам.

9. Теперь чуть более сложное, зато – центральное рассуждение.

Как и большинство дилетантов (в разных сферах), Шерман ошибочно трактует термин «случайный» как заведомо «равновероятно случайный» и «независимый» (точнее – относящийся к независимым случайным событиям, функция плотности распределения вероятностей которых является плоской). Вооружившись этой презумпцией, он охотно полемизирует с «наивным дарвинизмом», отнюдь не восходящим к самому Дарвину.

Шерман пишет:

«Чарльз Дарвин… первым сформулировал гипотезу, согласно которой в основе механизма эволюции лежат два принципа: случайная изменчивость и затем естественный отбор более приспособленных особей».

И далее:

«После того, как было открыто наличие генов и хромосом, дарвиновская теория эволюции была дополнена тем, что изменения (подлежащие затем естественному отбору) имеют своей причиной мутации в генах. Таким образом, говоря об эволюции, следует понимать ее не как изменение признаков, а как изменение эмбриональных программ (например, удлинение шеи жирафа возникло не потому, что жираф тянулся к высокорасположенным листьям, но, как и любое другое изменение, является отражением изменения эмбрионального развития, вызванного мутацией)».

Сленговое использование термина «эмбриональный» вместо «наследственный» представляется некорректным, однако настоящая проблема куда существеннее.

Дело в том, что Шерман приписывает эволюционной теории концепцию, которую она ни в коем случае не разделяет, причем непосредственно со времен самого Дарвина. Тем не менее, ее есть кому (в истории эволюционных представлений) приписать; в самом деле, по поводу эволюции было высказано в ходе ее довольно долгой истории немало ошибочных мнений (вспомним хотя бы Лысенко; впрочем, до него был еще и Вейсман) И немудрено: дарвинизм появился слишком рано, против научного обыкновения, до создания соответствующей эмпирической базы. Отсюда и проблемы, возникавшие по мере ее обогащения и осмысления. Сразу подчеркну: они (проблемы) вполне релевантны для истории эволюционной теории, но не для самой теории. С таким же успехом нынешний физик мог бы полемизировать с Аристотелем. Зачем, собственно?

Как известно, в начале прошлого века, задолго до открытия молекулярного механизма наследственности, был доказан ее дискретный характер (тогда, с легкой руки Менделя, и появился термин «ген», имевший до поры до времени метафизический характер). На этом этапе эволюционное учение Дарвина было бесповоротно противопоставлено альтернативным (с мягким знаком) эволюционным теориям, предполагавшим иные, нежели естественный отбор (иногда дополнительные к нему), механизмы изменчивости, прежде всего, влияние окружающей среды (в широком смысле слова, т.е. включая внешнюю активность самого организма), прежде всего, ранним и поздним разновидностям ламаркизма. В те времена действительно было принято безапелляционно утверждать, что пресловутая шея жирафа удлинилась безотносительно к соответствующим упражнениям животного, по каким-то иным сложным причинам; реакция внешнего мира в лице естественного отбора лишь закрепила совершившийся «сам собой» дрейф наследственного материала. Созданная А.Вейсманом (модная в свое время) так называемая «неодарвинистская» теория, справедливо отвергнувшая наивный ламаркизм, по-прежнему страдала от нехватки данных и прелюбопытно блуждала в эмпирических и потемках. Разумеется, ее давно не принимают всерьез.

Дело стало – как ни странно – еще хуже после расшифровки в 50-х годах структуры ДНК и установления ее точной функции. Догматическая, не слишком научная, но все же популярная постнеодарвинистская модель эволюции, которую лично я изучал в школе, утверждала, что существует взаимно-однозначное соответствие между записанной 4 нуклеотидными символами ДНК и ее владельцем; из этого следовало, что проблема наследственности/изменчивости является, по существу, лингвистической: чтобы один организм трансформировался в другой, «текст» ДНК первого должен в ходе эволюции превратиться в «текст» ДНК второго; «Макбет» должен стать «Гамлетом»; поскольку внешнее вмешательство исключалось, оставалось лишь полагаться на случайные мутации (лингвистические сбои); поскольку исключалось и «интеллигентное» направляющее вмешательство, оставалось рассчитывать лишь на слепой – равновероятный и независимый при каждом испытании – случай.

Эта модель никогда не была научной; она значительно уступает даже старинной дарвиновской теории; биологи второй половины века четко понимали, что истинный характер наследственности/изменчивости гораздо сложнее; собственно, он едва ли проще, чем способ функционирования клетки вообще; ДНК – это еще не организм. Однако именно на нее (модель) нападают креационисты, включая, разумеется, и Шермана. Увы, налицо классическое избиение straw-man – безобидного соломенного чучела, не способного оказать ни малейшего сопротивления. Ибо догматическая модель, прежде всего, неверна; вдобавок, реальная эволюционная теория драматически от нее отличается.

Ошибочность модели очень легко доказать – ибо в ее безнадежных вероятностных рамках естественный отбор лишь дополняет случайное лингвистическое блуждание. Я предложил когда-то чрезвычайно простое доказательство сему; не стану приводить его сейчас.

 10. Однако с включением в эволюционную теорию более или менее адекватных представлений о функционировании клетки креационистская критика, уж точно такая грубая, становится бессмысленной – ибо совершенно излишней. Попросту, у креационистов не остается зацепок, к которым они могли бы апеллировать, аргументов, которыми они могли бы продемонстрировать Оккаму необходимость или хотя бы полезность введения в дискуссию креационистских сущностей. Самое меньшее, они их, аргументы, еще не придумали. Ниже я, любопытства ради, попытаюсь им помочь.

Изменчивость действительно опирается на случайность – но отнюдь не на плоское, равновероятное мутационное блуждание; «Макбет» вполне способен трансформироваться в «Гамлета», ибо текст теперь набирают отнюдь не мартышки; внешняя среда, бесспорно влияющая на внутреннюю жизнь клетки, влияет тем самым и на включение и выключение генов, на интенсивность их функционирования; она дописывает и вычеркивает фрагменты из ДНК, следовательно, вторгается и в ее лингвистику. Разумеется, интенсивное занятие тяжелой атлетикой и в рамках современной теории не гарантирует автоматическую передачу потомству мощных бицепсов; тем не менее, теоретики обсуждают механизмы, благодаря которым такая активность ускоряет вполне случайные мутации соответствующих генов (которым так или иначе приходится работать интенсивнее). Иными словами, изменчивость хотя и является случайной, опирается на неравные вероятности и вполне в состоянии содействовать оптимизации организма в указанную внешними условиями сторону; наследственный механизм не оставляет оптимизацию одному лишь естественному отбору, который, разумеется, не в состоянии осуществить ее в одиночку – ведь он работает исключительно с «конечным результатом». В конечном счете, кое-что эволюционная теория почерпнула и у Ламарка и др. – хотя и непрямым образом.

Любопытно, что Дарвин с его невероятным чутьем сознавал это с самого начала. Он пространно рассуждал о том, что внешние условия должны воздействовать на наследственность/изменчивость. Приведу лишь одну короткую, но принципиальную цитату: «…я убежден, что Естественный Отбор был самым важным, но не единственным средством модификации».

11. Я не стану (опять-таки, неподходящая платформа) подвергать гипотезу Шермана (о том, что кто-то «подбросил» природе перед началом «Кембрийского взрыва» готовый суммарный генетический код всех будущих живых существ) исчерпывающему разбору. Ограничусь нижеследующим.

Во-первых, как Шерман сам отмечает, эта гипотеза ничего не говорит о том, каким образом жизнь зародилась и доразвивалась до первых многоклеточных. Поскольку Шерман, как креационист, ни за что не согласится с тем, что это произошло естественным образом, ему рано или поздно придется ввести в натуральную историю еще одно «интеллигентное» вмешательство. Неэстетично. К чему нам лишние сущности? Не проще ли обойтись одной – более ранней?

Во-вторых, концепция Шермана открыто предполагает не эволюцию, а системную деградацию видов. Как у Гесиода, Платона, вообще, как у большинства реакционеров. Вот подходящая цитата (из Шермана, не из «Теогонии»): «Можно сказать, что недостаточность какой-либо функции или органа у простейшего организма не обязательно означает их приобретения со временем в процессе эволюции, но может означать также и потерю или упрощение данных функций у этого простого организма, в ходе последних 500 млн лет эволюции». Существуют очень серьезные аргументы против этого тезиса. Разбирать их здесь, к сожалению, нет возможности.

В-третьих, Шерман «забывает», что богатая ДНК – это далеко не все, что требуется для создания зоопарка. Необходим еще мощный механизм ее внутриклеточной, отчасти информационной обработки, вовсе не прилагавшийся к первой образовавшейся живой системе, а развивавшийся вместе с ней. ДНК, даже длиной с «Войну и мир», сама собой ихтиозавра не породит. Стало быть, гипотеза Шермана неизбежно предполагает существенно более крупномасштабное вмешательство, нежели лингвистическое.

В-четвертых, если уж какая-нибудь древняя губка и правда заполучила суммарные ДНК тираннозавра, мамонта и крокодила, отчего появление этих животных заняло сотни миллионов лет? Ведь эволюционизировать-то организмам уже не требовалось, только реализоваться! Шерман наивно рассказывает, что внедрение гена, инициирующего генерацию глаза, в мушиную ногу немедленно порождает этот самый глаз. Отчего же Кембрийский взрыв не породил более или менее немедленно – и, главное, одновременно – динозавров и шимпанзе? Ведь их ДНК с самого начала лежали в общей куче. На деле, эволюция органического мира в рамках гипотезы Шермана об универсальном геноме была бы совершенно иной, нежели в действительности. Полагаю, этого одного достаточно, чтобы списать гипотезу – а ведь настоящие аргументы (увы, более длинные и сложные) остались вне рамок обсуждения.

12. Напоследок расскажу, о чем я задумался бы, если бы решил записаться в креационисты.

Я не стал бы нападать на дарвиновскую теорию эволюции – ибо это не менее неблагодарное занятие, чем отрицать почтенный возраст Вселенной и изменчивость видов как таковую. Полбеды что нынешняя молекулярная биология удачно объясняет и микро-, и макроэволюцию, и удлинение шеи жирафа, и образование четырехкамерного сердца. Куда хуже то, что лет через двадцать-тридцать наука более или менее «добьет» клетку; после этого весь круг обсуждаемых креационистами проблем станет прошлым науки, а нынешние споры – чем-то вроде беспомощных рассуждений об электричестве, распространенных в XVIII веке. Что станет с моей репутацией?

Однако – почти не сомневаюсь – в эти блаженные времена умные люди начнут обсуждать гораздо более тонкий вопрос: каким образом по-дарвиновски эволюционизировавшая клетка построила потрясающий механизм, позволяющий ей функционировать и самоуправляться, реагировать на изменения внешней среды, варьируя, в частности, собственный наследственный материал, откуда взялись все эти изысканные разновидности РНК, прочие инструменты внутриклеточного самоуправления? Именно этот механизм, а не живой организм как таковой, действительно сущностно сложнее Палеевых часов. Организм – он не столько сложный, сколько большой. А вот механизм… Быть может, именно его подарил природе неведомый интеллигентный творец – ну, а все остальное она доделала сама? Иными словами – быть может, дизайнер дал нам не рыбу, а удочку?

Честно говоря, не думаю. Однако полагаю, что нового креационистского дискурса хватит еще на какое-то время. Скажем, до конца века.

13. Обрываю затянувшееся повествование – ибо оно рискует превратиться в универсальный геном или, что вернее, в его платоновский прообраз – Вавилонскую библиотеку Борхеса, содержавшую, как известно, все возможные тексты, в том числе ЖЖ Полонского и статью Шермана (к тому же, универсальный геном с неизбежностью порождает и самого Шермана), надо только найти соответствующую полку; именно из этого метафизического генетического мусора Эко выстроил (в «Имени розы») монастырскую библиотеку, ту самую, где замышлялись и даже совершались убийства.

Библиотека, как известно, сгорела.

14. Да, это предупреждение.http://eterman.livejournal.com/104219.html