Любимов
считал, что всю жизнь имел дело не с политикой, а с искусством. Но
театр, когда он становится крупным общественным явлением, не может не
вызывать идеологических ассоциаций. Главный режиссер Театра на Таганке
превратил свою сцену в трибуну, с которой в годы «застоя» актеры
провоцировали личное ассоциативное мышление зрителей. Это не могло
нравится властям брежневского Советского Союза. Порой во время спектакля
в театре возникало ощущение, что вот кончится спектакль, и всех — и
тех, кто на сцене, и тех, кто в зале, — заберут.Вероятно главным отличием Любимова от других больших театральных режиссеров послевоенного СССР заключалось в том, что он был единственным по-настоящему — то есть по поэтическому языку — левым. Любимов восстал против «единственно верного» и суженного до невозможности учения Станиславского. Отталкиваясь он создал, не видя немецкого образца, русскую вариацию системы действительно левой и революционной — эпического и политического театра Бертольда Брехта.
В
брехтовском театре показывалось как история подавляет личность, и та
капитулирует перед эпохой, надевает личину, становится как все —
элементом массы. Показывалось как в герое ликвидируется «я» и воцаряется
«он».Любимов считал вредными спектакли, где актер, обливая слезами зрителей и заставляя зал содрогаться от рыданий, вживается в «покаянную искренность пьяниц, достоевский надрыв стукачей». Тем самым и актер, и вместе с ним зритель перестают воспринимать жизнь ясно.
Эффект
очуждения был способом представить явление с неожиданной стороны,
дистанцируясь от него. Именно революционный театр Брехта — мог стать
эстетическим воплощением отхода от тоталитаризма. Не случайно
театральная система Брехта расцвела в постфашистской Германии, как
реакция на мракобесную эпоху всеобщего фанатизма.ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Комментариев нет:
Отправить комментарий