Перевод Веры Рейдер
Том Сегев — один из наиболее ярких и известных представителей из числа т.н. «новых историков». Исследования и работы этой группы вышли далеко за пределы исторической науки и историографии, вызвав бурные дискуссии в израильском обществе. Они опровергли или поставили под сомнения многие постулаты официальной исторической науки в Израиле. К сожалению, работы этих историков не слишком хорошо известны большинству русскоязычных читателей. Публикуя отрывки из книги Тома Сегева в превосходном переводе Веры Рейдер, мы надеемся восполнить этот пробел.
ИЗБРАННЫЕ ОТРЫВКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ АВТОРА…Мой отец, коммунист, бежавший в Палестину из нацистской Германии, погиб на войне за независимость Израиля. Каждый год, в День памяти павших солдат, моя мать получала письмо от министра обороны. Каждый год, когда приближался этот день, министр писал семьям погибших , уверяя их, что все войны были навязаны нам врагом, что наши жертвы не были принесены напрасно, что Израиль делает все возможное, чтобы наступил мир.
…По мере того, как проходили годы, я начал обращать внимание на то, что в действительности писал министр в своих письмах. В целом они приводили меня в ярость. Когда много позже я перечитал дюжины сохранившихся писем, все, что я в них обнаружил, были общие фразы национального консенсуса. Трудно найти сколько-нибудь заметную разницу между письмами министра обороны Давида Бен-Гуриона или министра обороны Менахема Бегина. Или между письмами Леви Эшколя и Ариэля Шарона. Я был в ярости, поскольку в этих письмах я искал правды и только правды и не находил ее. Не все войны были нам навязаны; не всегда Израиль делал все, чтобы предотвратить войну; порой люди погибали безо всякой причины.
Премьер-министр и министр обороны Ицхак Рабин написал нам письмо в очень интимном тоне. «Уже заполночь, очень поздно, и это уже восьмой или девятый раз, что я вам пишу… И что могу я сказать? Уже ночь, и я знаю, что вы мечетесь в своих постелях, и сон бежит от вас… Ваши мысли возвращаются к словам и образам и воспоминаниям о вашем сыне, вашей дочери, вашем отце, вашем муже, вашем брате… Они приходят к вам в ваших снах, всегда юные, не достигшие еще и двадцати; они только начинали жить, хотели жить, хотели любить, устраивать свой дом; молодые люди, смотрящие в будущее с великой надеждой, которая была внезапно оборвана».
Я бы предпочел жесткий тон того Рабина, которого я знал, этому задушевному сочинению, потому что в момент истины я хотел полной истины. «В моих письмах в День Памяти я всегда писал вам о мире», говорилось далее в письме. «Мир настал. Трудный, болезненный, израненный, борющийся с препятствиями на своем пути. Но он здесь». Шел 1994 год. Мира не было.
Может быть, именно эти ежегодные письма отточили мой скептицизм по отношению ко всему, что бы ни говорило правительство. Этот скептицизм характерен для группы людей, которых называют «новыми историками» – на мой взгляд, ошибочно. Было бы точнее назвать их «первыми историками». Потому что в первые годы существования Израиля историографии не было; была мифология, была идеология. Было много промывания мозгов. Когда в начале 1980х годов первым историкам было позволено изучить вновь рассекреченные документы, они то и дело хватались за голову от изумления. Этого мы не проходили в школе, повторяли они вновь и вновь. Затем они приготовились к критике: Для чего вы разбиваете наши мифы? Кто дал вам на это право? Некоторые люди нуждаются в мифах, это допустимо. Но есть такие, кто говорит, что мифы нельзя расследовать, потому что это непатриотично. Это уж всегда так с патриотами – они точно знают, кто патриот, а кто – нет…
…А.Б. Иешуа… писал:
«Когда наступит мир и законные границы государства Израиль удостоятся окончательного признания международным сообществом, и в особенности народами того региона, в котором мы живем, мы обнаружим, что «нормальная жизнь» нас вовсе не принизила. Напротив, откроется новая эра многих возможностей, когда еврейский народ сможет свободно определять свою судьбу, создавать свою собственную, полноценную культуру и принимать участие в создании облика человечества как равноправный член сообщества наций. «Нормальность» будет тогда осознана как лучший способ быть уникальным и непохожим, особенным и единственным (как любая другая страна) без постоянного страха потерять свою сущность».
Эти слова – настоящая квинтэссенция сионистской мечты: нормальное существование для еврейского народа, живущего в независимом государстве с еврейским большинством.
Большинство израильских граждан – евреи, и все же они, за редкими исключениями, не могут прийти к согласию относительно фундаментальных норм своего общества. В действительности, они не могут даже договориться, кого именно считать евреем. Этот спор не нов, его корни уходят в глубину. В сознательно «неграмотных» словах недавно умершего иерусалимского философа Шмуэля Гуго Бергмана этот спор ведется между «двумя еврейскими нациями». Бергман объясняет: «В иудаизме всегда были две борющиеся друг с другом фракции. Одна из них – сепаратистская. Этот иудаизм ненавидит неевреев. Он лелеет «амалекитянский комплекс» (амалекитяне атаковали древних израильтян с холмов во время их скитаний в пустыне, поэтому Бог приказал их всех уничтожить – Т.С.). «При каждой возможности», продолжает Бергман, эта фракция «настаивает: «Помни, что он тебе сделал». И есть другой иудаизм, который я бы охарактеризовал с помощью строчки: «Ты должен любить соседа, как самого себя». Этот иудаизм дозволяет нам забыть Амалека; это иудаизм любви и прощения».
Сионистское движение никогда не представляло всего еврейского народа. У израильского сионизма иной набор интересов, нежели был у сионизма Теодора Герцля, австро-венгерского основателя движения. Сионистская мечта всегда возбуждала бурные идеологические, политические и моральные разногласия. Не считая других противоречий, восстановление еврейской нации на ее земле не было только актом необыкновенной исторической справедливости; в нем были также заложены войны, изгнания, скорбь и страдания.
Эта обоюдоострая действительность породила миллионы слов в книгах, статьях и речах, подогревая дискуссию, продолжающуюся в Израиле со дня его возникновения. Дебаты разгорелись еще жарче в 1998 году, когда приблизился пятидесятый День Независимости страны. Вряд ли битва аргументов в тот момент породила какую-то единую новую идею, но новый термин – пост-сионизм – звучал все чаще и чаще. Это выражение, вообще-то, — ругательство: правые использовали его, чтобы доказать, что они – лучшие патриоты, чем левые. Им размахивали, как оскорбительным прозвищем, чтобы запятнать всё: от готовности к компромиссу в арабо-израильском конфликте, и до вызова, брошенного историками сионистским мифам.
…Но термин пост-сионизм используется также как оценка самого сионизма: он означает, что сионизм выполнил, достаточно успешно, свою работу, и теперь Израиль должен перейти к следующему этапу. Некоторые видят в этом цель; некоторые – опасность. Трудно прийти к соглашению, кто является пост-сионистом, потому что нет согласия по поводу того, кто – сионист. «Возможно, определить, «кто – сионист» еще труднее, чем «кто – еврей», — сказал однажды историк Шмуэль Эттингер. Эти затруднения усложняют дискуссию. Границы размыты: еврей, иври, сионист, израильтянин.
Общественная дискуссия разворачивается на фоне драматических перемен, через которые прошел Израиль со дня его основания. По мере того, как израильтяне начинали чувствовать себя более уверенно, и по мере того, как они создавали свой особенный, израильский образ жизни, Израиль стал более американизированным и более чувствительным к еврейской традиции. Эти перемены, казалось, вели страну к новой ситуации, часто определяемой как «пост-сионистская стадия развития». В начале 2000 года это развитие событий получило выражение в деятельности двух людей, обладающих наибольшей политической силой: главного судьи Аарона Барака, который, посредством судебной системы, боролся за более «американский» Израиль, и раввина Овадии Иосефа, который через своих представителей в Кнессете старался сделать Израиль более «еврейским». В дальнейшем «пост-сионистская стадия развития» нашла выражение в готовности Израиля пойти на значительные уступки палестинцам и разделить с ними контроль над Иерусалимом. Но вспышка насилия, последовавшая за провалом переговоров, остановила пост-сионистский импульс.
Премьер-министр Беньямин Нетаниягу заметил, что под влиянием палестинского террора Израиль перешел от пост-сионизма к пост-пост-сионизму, то есть, возвращается к прошлое. К сожалению, может быть, он и прав. Но возможно также, что его острота попросту отражает стремление Израиля в очередной раз преодолеть идеологию, завещанную Теодором Герцлем. Настоящие заметки очерчивают многочисленные изменения и трансформации сионистской идеологии. Это – увлекательная история.
ГЛАВА ПЕРВАЯ: ПЕРЕД СТАТУЕЙ ГЕРЦЛЯ
Над шоссе Тель-Авив-Хайфа, на холме при въезде в Герцлию, стоит памятник Теодору Герцлю, в честь которого и назван город. Возведением этого похожего на бумажный силуэт памятника герцлийский муниципалитет внес свой вклад в повышение сионистской сознательности. Скульптор Ури Лившиц изготовил весьма курьезного Герцля: плоский, как фанерка, он одет в черный сюртук и водружен на водокачку. Чтобы фигура не опрокинулась навзничь, она укреплена с помощью стального жгута.Через несколько лет после создания скульптура потребовала починки, и, пока длились ремонтные работы, с водокачки свисал транспарант, на котором красовалось имя подрядчика: Мохаммед Махмид, какой-то израильский араб.
По окончании работ транспарант убрали, и под статуей снова стала видны слова: «Герцлия, город-сказка», вызывающие в памяти знаменитое пророчество Герцля об еврейском государстве: «если захотите, сказка станет былью».
История сионизма доказала правоту этого утверждения. За сто лет своей деятельности сионистское движение привело часть еврейского народа к частичной независимости на части земли Израиля, то есть, несмотря на свою оборотную сторону, предприятие явно увенчалось успехом.
Тоска по Стране Израиля сопровождала евреев всегда. Все написанное ими, начиная с Библии, пронизано этой тоской, неотъемлемой частью их сущности.
Первые сионистские поселения были основаны в Палестине в конце 19 века, но всего лишь горстка евреев поселилась в них. Мощный толчок сионистское предприятие получило, когда движению удалось добиться поддержки Британской Империи. Британия завоевала Палестину в течение Первой мировой войны и правила ею на протяжении 30 лет. Англичане запомнились ограничениями, которые они налагали на еврейскую иммиграцию и на покупку земли. Их обвиняют в поддержке арабов и во враждебности по отношению к евреям. Террористические акты евреев против англичан описываются как освободительная борьба.
Более широкий взгляд на вещи рисует другую картину. Британцы открыли Палестину для массовой иммиграции евреев, и еврейское население в стране выросло более чем в десять раз за период Британского мандата. Сионистскому движению было разрешено приобретать землю, заниматься сельским хозяйством и основать сотни новых поселений, в том числе несколько городов, один из которых – Герцлия. Палестинские евреи создали выборные политические органы, армию и экономическую инфраструктуру, включающую промышленные предприятия и банки. Сионисты получили разрешение основать независимую систему школ. Эти школы, вмести с большим количеством других общественных учреждений, содействовали развитию ивритоязычной культуры и национальной самоидентификации в рамках страны. Все это помогло евреям одолеть арабов и создать Государство Израиль.
Израиль – это одно из величайших достижений двадцатого века, несмотря на все свое несовершенство. В течение первых лет, жить в Израиле означало находиться в состоянии непреходящей гложущей тревоги. Всепроникающим было ощущение, что ничего постоянного нет и кто вообще знает, возможно, через пару лет не будет и самой страны. Это может служить объяснением странному обычаю, возникшему у пассажиров израильской авиакомпании Эль-Аль: когда самолет приземлялся в Тель-Авиве, они разражались аплодисментами. Рабочей гипотезой было, что самолет должен развалиться. Успешное приземление служило поводом для торжества.
Трудности и в самом деле были огромными, и Израиль справился с большинством из них. Лишь немногие теперь аплодируют пилотам компании Эль-Аль после посадки. Появилось третье и четвертое поколение израильтян: они говорят со своими родителями на иврите, учатся в тех же школах, что их папы и мамы, служат в тех же самых армейских частях, имеют аналогичный жизненный опыт. Они ведут одинаковый образ жизни, у них одинаковое чувство юмора, одинаковые устремления. У сегодняшних израильских детей есть то, чего зачастую не было у их родителей и родителей их родителей: живые и досягаемые бабушки и дедушки. То, что этот очевидный в своей простоте факт воспринимается как нечто само собой разумеющееся, и есть главное достижение этой страны.
Израиль защищает своих граждан. Время от времени происходят террористические акты, но в целом государство обеспечивает жителей личной безопасностью. Данные ООН, Всемирного банка, Международного денежного фонда, Международной организации здравоохранения и ЮНЕСКО показывают, что большинство израильтян живут гораздо лучше, чем многие другие народы мира. Таблицы данных обычно включают около 150 стран; в них сравниваются такие показатели, как валовой национальный продукт, выживаемость детей, продолжительность жизни, грамотность. Израиль по всем этим показателям находится в первой двадцатке. Уровень и качество жизни граждан ставит Израиль в один ряд с некоторыми европейскими странами. Большинство израильтян живут все лучше с каждым годом, и эта тенденция продолжается, несмотря на растущий разрыв между богатыми и бедными. Большинство израильтян, таким образом, могут надеяться, что их дети будут жить лучше, так же как они сами живут лучше своих родителей.
Статуя Теодора Герцля при въезде в носящий его имя город вырисовывается на фоне целого строя высотных оффисов из стали и стекла. Эти здания захватывают дух своей вызывающей импозантностью, из них так и прет преуспеяние и роскошь. Большинство их владельцев – гигантские компании высокой технологии, как израильские, так и международные, и все это в духе пророчеств Герцля: он мечтал о процветающей урбанизации. В Герцлии есть шикарные магазины и первоклассные рестораны вроде того, о котором мечтал сам Герцль. Магазины имеют такие названия как Топстор, Колумб, Беверли Хиллз; есть также Макдональдс. Все это совершенно в духе провозглашенной Герцлем Американской Эры, включая магазин деликатесов Мизра, который продает гастрономические изделия из свинины, продукцию одного из киббуцев на севере страны. Его просторный торговый зал представляет собой некое Святилище Ветчины, где вам предлагаются лакомые куски, свезенные со всего света. Толпы израильтян отовариваются здесь; по субботам вы не найдете поблизости ни одной стоянки. Герцль был бы, по всей вероятности, восхищен. По правде говоря, живи Герцль в Израиле в наше время, он бы подвергся нападкам как пост-сионист. Во многих отношениях он действительно был первым пост-сионистом.
Герцль считал, что евреям необходима их собственная страна, потому что большинство из них не могут быть полноправными гражданами в странах своего проживания. Он видел преследования и дискриминацию евреев как непреходящий факт. Пока евреи живут в рассеянии, они могут быть жертвами антисемитизма. Герцль размышлял о двух возможных решениях проблемы: ассимиляции или эмиграции в другую страну, где евреи смогли бы создать собственное государство. В ассимиляцию Герцль не верил. Поэтому он призывал к еврейскому государству.Герцль признавал, что Земля Израиля была древней и бесспорной родиной евреев, но он, пожалуй, слишком преувеличил ее прелести в своем стремлении завоевать сердца еврейской публики для идеи сионизма. Со своей стороны, сам он не считал, что еврейское государство должно быть создано обязательно на исторической Земле Израиля. Аргентина была подходящей возможностью: Герцль отзывался о ней с похвалой как о богатой стране с огромной территорией, очень разбросанным населением и умеренным климатом. Позднее дипломатическая деятельность Герцля побудила Британскую империю предложить еврейскому народу национальную автономию в Восточной Африке – предложенная территория позднее ошибочно ассоциировалась с Угандой. Герцль считал, что нужно принять предложение, хотя бы как временный выход.
Первый протест арабов против устремлений сионизма прозвучал еще при жизни Герцля. Если учесть его видение мира, он, вероятно, не посчитал бы Землю Израиля достойной войны за нее. С Аргентиной все было бы проще. Он также осознавал, что в христианском мире поднимается оппозиция сионистской идее и соглашался, что Иерусалим не должен быть включен в территорию еврейского государства. Герцль также не признавал особой важности за древнееврейским языком. «Кто из нас владеет ивритом в достаточной степени, чтобы, пользуясь им, купить билет на поезд?» — писал он. Он считал, что евреи в Израиле будут говорить на своих родных языках. Образцом ему служила Швейцария. В его представлениии еврейское государство было нацией еврейских иммигрантов: «И на Земле Израиля мы останемся такими, какие мы есть, и так же точно мы не перестанем любить, с сожалением об утрате и страстной тоской, те страны, где мы родились и откуда были изгнаны,» — писал он. Точно так оно и вышло, к великому неудовольствию некоторых отцов-основателей израильского сионизма.
Менахем Бегин писал, что еврейское государство было создано благодаря книге Герцля с аналогичным названием. Однако тот сионизм, который был сформулирован в тексте этой книги — фундамента сионистского движения – никогда не был принят большинством израильтян. Все как один отцы-основатели, поселившись а Палестине, культивировали здесь местный вид сионизма, который очень отличался от провозглашенного Герцлем. Самое главное отличие этой доморощенной идеологии от теории Герцля состоит в том неоспоримом факте, что сионизм, утвердившийся в Палестине, перестал видеть в создании государства средство для решения проблем мирового еврейства и начал понимать его как самоцель и как локальную задачу.Таким образом, по сравнению с израильским сионизмом, сионизм Герцля стал казаться неотчетливым, бледным, умеренным и склонным к компромиссу, в самом деле совсем не патриотическим – в точности тем, что израильские правые политики называют сейчас «пост-сионизмом». Герцль, возможно, даже не был бы этим удивлен. С самого начала его сионистские убеждения критиковали, в основном, евреи: религиозные, либералы и марксисты. Еврейская оппозиция сионизму – совсем не современное израильское изобретение; она преследовала сионистское движение с момента его возникновения. До создания государства Израиль большинство евреев не были сионистами. А после его основания, израильтяне примирились с весьма туманным, почти пост-сионистским, определением их характера как нации.
* * *
Первыми врагами сионизма были еврейские ультра-ортодоксы. Их раввины считали сионизм ересью, боялись, что он подвергнет евреев опасности, и опасались, что он будет стремиться пошатнуть их позиции как лидеров общины. Накануне первого Сионистского конгресса 1897 года государственная организация раввинов Германии осудила сионизм и постановила, что он противоречит тому мессианскому предназначению иудаизма, о котором говорится в Священном Писании и в других религиозных текстах. Главный теологический аргумент против сионизма гласил: попытка вывести евреев из стран изгнания политическими методами означает «насильственное приближение конца». Иными словами, Божья воля и настоящее спасение подменяется искусственно организованным. Таким образом, говорили они, нарушается обет еврейского народа терпеливо ждать полного избавления, которое возможно только с приходом Мессии, — который, в свою очередь, зависит исключительно от воли Бога. Изгнание получило ореол святости. Ссылаясь на многочисленные появления лже-Мессий в прошлом, раввины описывали сионизм как «войну злого умысла», не что иное, как мошенничество. «Боже избави последовать за этими грешниками» — предостерегали они с такой страстью, какая слышалась до тех пор только в осуждении выкрестов.
Наряду с талмудическим предписанием «не всходить на стену» — которое было истолковано как запрет на организацию массовой иммиграции в Святую Землю, — лидеры ультра-ортодоксов требовали также не нарушать законы какой-либо страны еврейской диаспоры. Требование к евреям ждать пассивно, «не выделяясь», основывалось не только на религиозных убеждениях раввинов, но и на их чувстве ответственности за безопасность немногочисленного и слабого религиозного меньшинства, которое всегда и везде сталкивалось с дискриминацией, изгнаниями и насилием. По мнению раввинов, сионизм мог быть расценен как бунт и возбуждение национальной борьбы против властей тех стран, в которых проживали евреи. Они боялись, что в таком случае опасности подвергнутся не только последователи сионизма, но и вся община в целом.
Но сионизм также воспринимался как конкурент религии, как призыв к низложению авторитета раввинов, потому что он предлагал евреям новую, нерелигиозную идентификацию. Национальный еврейский секуляризм не был изобретением сионистов; он развился под влиянием общественных изменений в тех странах Европы, где жили евреи. Еврейская самоидентификация, поощряемая сионизмом, не требовала обязательного отвержения принципов религии. Но политическая организационная деятельность сионистов угрожала монополии религиозного истеблишмента. Некоторые раввины преодолели это очевидное противоречие, создав движение религиозного сионизма.
Сионизм Герцля был предвосхищен процветавшим тогда в Европе либеральным национализмом, который, совершенно естественно, привлекал многих евреев. Но именно в силу этого влечения многие евреи пришли к выводу, что интеграция в формирующееся вокруг них либерально-национальное общество – единственный путь к признанию их равноправными гражданами. Таким образом, еврейский либерализм предложил свое собственное решение еврейской проблемы, противоположное сионистскому. Желание интегрироваться в качестве равноправных граждан в общество стран диаспоры, сохраняя при этом религиозную самобытность, привело к «реформе» иудаизма, которая выразилась главным образом в изменении форм отправления культа. Многие евреи-реформисты также видели в сионизме угрозу своему статусу в странах своего проживания.
На церемонии открытия реформистской синагоги в Чарлстоне (Южная Каролина) в 1841 году один из ораторов заявил: «Соединенные Штаты – вот наша Земля Израиля, этот город – наш Иерусалим, этот Божий дом будет для нас Храмом». Были и такие, которые вообще оставили религию или даже приняли христианство. Их целью было уничтожить различие между ними и их соседями. Сионизм же подчеркивал это различие, ставя на них клеймо еврейского национализма. Кульминацией этой дискуссии явился конфликт между двумя евреями-министрами Британского правительства: сионистом Гербертом Сэмюэлем и его двоюродным братом Эдвином Монтегю.
Сэмюэль был министром почт и стал позднее министром внутренних дел Великобритании. Он был первым британским Верховным уполномоченным в Палестине. В 1917 году он был одним из тех, кто обеспечил появление на свет заявления о поддержке Британским правительством сионистского движения, известного как Декларация Бальфура. Монтегю, министр обеспечения армии и затем министр по делам Индии, сделал все от него зависящее, чтобы эта декларация не появилась. Он отвергал утверждение, что евреи являются нацией. Требование признать, что евреи обладают какими-то общими и отличными от других свойствами и чертами затрудняло их борьбу за равноправие в тех странах, где они жили. Во взволнованном и трогательном письме к премьер-министру Дэвиду Ллойд-Джоржу он писал, что, если Земля Израиля будет провозглашена национальным домом еврейского народа, это даст повод любой антисемитской организации или газете спрашивать, по какому праву еврей занимает пост министра в Британском правительстве.
«Страна, которой я служил с момента окончания университета – Англия, — страна, за которую сражались члены моей семьи, — писал Монтегю, — говорит мне, что мой национальный дом, если я желаю туда отправиться, то-есть, мой настоящий дом – это Палестина». Он предполагал, что нееврейский мир поддержит сионизм в надежде избавиться от евреев. Теодор Герцль также рассматривал такую возможность, но, в отличие от Монтегю, приветствовал ее: «Антисемиты станут нашими самыми преданными друзьями; антисемитские государства будут нашими союзниками,» — писал он в своем дневнике. Были такие, кто отрицал, что евреи – это нация, и были такие, кто приписывал еврейству историческую миссию в изгнании и видел рассеяние между другими народами как культурный и этнический идеал.
Многие евреи верили, что «еврейский вопрос» может быть разрешен в рамках «нового мирового порядка», в духе марксистской идеологии. Сионизм не отвергал социальных принципов; в действительности, именно сионистское рабочее движение привело палестинскую еврейскую общину к победе. Но многие считали, что настоящее классовое сознание предполагает отказ от национальной самоидентификации. Марксистское движение в Европе принимало в свои ряды евреев и даже позволяло им достигать видных постов в своем руководстве. Евреи были среди вождей большевистской революции в России и являлись членами многих социал-демократических партий. Было и еврейское марксистское движение – Бунд, влиятельный соперник сионистов.
 | |
| Ахад Ха-Ам |
Наряду с критикой со стороны, сионистское движение должно было столкнуться с несогласиями во мнениях среди своих же членов. Внутри движения сформировались соперничающие партии, которые представляли не только противодействующие интересы и стороны в борьбе за власть, но и гамму мировоззрений от крайне правых до крайне левых. С самого начала, различие в воззрениях касалось не только вопросов тактики, но и фундаментальных понятий, включая конечную цель движения и пути ее достижения.
Таким образом, вопреки тому мнению, которое преобладает в Израиле сейчас, главными оппонентами сионизма были именно евреи. Сионизму не удалось убедить большинство еврейского народа в своей жизнеспособности, и это было серьезной неудачей. К тому времени как большинство евреев мира стали идентифицировать себя с задачами сионизма, движение пережило ряд тяжелых потрясений.
Большинство евреев, поселившихся в Израиле, сделали это не из сионистских побуждений. Они прибыли как беженцы, вопреки тому факту, что они не были сионистами. Это верно, за некоторыми исключениями, и в отношении тех, кто прибыл с самыми первыми волнами иммиграции. Сионисты могут сказать себе, что они были правы – Израиль стал-таки убежищем для преследуемых евреев. Это так, но это не меняет того факта, что большинство поселившихся в стране приехали сюда против воли. Многим из них было тяжело оторваться от своей прежней жизни в «изгнании». Из каждых десяти человек, прибывших во время Второй Алии, то есть в течении десятилетия с 1905 года, девять в конечном итоге покинули страну.
После десяти лет проживания в Палестине, писатель Мордехай Бен-Гиллель Ха-Коген, делегат Первого Сионистского Конгресса, чья дочь вышла замуж за сына Ахад Ха-Ама, продолжал читать Die Judishe Rundschau, газету немецких евреев. Он был в восторге, когда ему представилась возможность погрузиться в русские газеты с репортажами о событиях коммунистической революции. «Какие чудеса произошли в этой стране, на нашей Родине, такой близкой и такой далекой!» — писал он в своем дневнике. Он опасался, что, получив равноправие, евреи России не захотят уже ехать в Палестину, так как у них не будет причины уезжать. Но когда он прочел, что русский царь отрекся от престола и что создано временное правительство, он записал в дневнике: «Наше освобождение близко, наше полное освобождение!» — как если бы он жил не у речки Яркон в Тель-Авиве, а на берегу Днепра.
В 1920х годах прибыли евреи из Польши, спасаясь от экономического кризиса – это была Четвертая Алия. Многие, может быть, большинство, поселились в Палестине, потому что Америка была для них закрыта. В 1930х годах настала очередь для беженцев из нацистской Германии. Большинство приехавших с этой Пятой Алией предпочли бы остаться в своей стране или эмигрировать в любую другую. Они так и остались поколением иммигрантов. Многие из них не смогли освободиться от чувства утраты. Драматург Яков Шабтай в своей печальной комедии «Полосатый тигр» вложил в уста одной из героинь, Шошаны, владелицы ресторанчика на тель-авивской набережной, следующие слова: «Если бы я осталась там, я бы поступила в консерваторию и давно уже пела бы в опере». Согласно авторским ремаркам, несостоявшаяся дива должна была быть одета в лисье манто. Тель-авивская жара была ей чужда.
Тоска по родине усиливалась всякий раз, когда жизнь в Израиле становилась тяжелее и возрастало несоответствие действительности ожиданиям. Многие передали это чувство своим детям. Эти последние усвоили его, не осознав его источников. Именно поэтому словосочетание «хуц ла-арец», «заграница», несет в себе такую тяжелую смысловую нагрузку. Большинство людей в мире живут в бедности в условиях авторитарных режимов, но когда израильтянин говорит «заграница», он имеет в виду уровень жизни и культуры, превышающий израильский. Задолго до того, как заговорили о пост-сионизме, в 1920х, 1930х, 1950х и 1970х множество израильтян покинуло страну. Только немногие сделали это, начитавшись пост-сионистских книг какого-нибудь профессора. Люди уезжали, потому что жить в Израиле было тяжело. Часто на своей новой родине они продолжали считать себя израильтянами и сионистами.
Некоторые идеологи сионизма, особенно связанные с рабочим движением, видели в сионизме моральную задачу. Под влиянием еврейских писателей, которые не обязательно были сионистами, эти идеологи описывали жизнь в диаспоре как дегенеративную и паразитическую. Эта жизнь, говорили они, была основана на торговле, биржевой игре и ростовщичестве. Они верили, что воплощение сионистской идеологии приведет к революции в системе ценностей. В отличие от идеала Герцля, сионизм в Палестине культивировал глубокое, даже враждебное, неприятие еврейской жизни в диаспоре и еврейской культуры. Когда стало известно об уничтожении евреев в течение Второй мировой войны, одна палестинская сионистская газета писала: «Если бы /нацистскому/ врагу удалось произвести такое избиение здесь, это было бы ударом, убийственным для души. Количественно это истребление было бы, несомненно, значительно меньшим, чем уничтожение европейского еврейства, но зато по качеству и историческому значению оно было бы несравненно большим». На встрече группы писателей с Давидом Бен-Гурионом, вскоре после основания государства, поэт Лея Гольдберг сказала об евреях: «Народ уродливый, бездарный, морально убогий, такой народ трудно любить».
Стремление «оттолкнуть» от себя диаспору привело идеологов сионистского рабочего движения к разработке идеального типа «нового еврея», или «нового человека», которого они предполагали создать на Земле Израиля, иногда даже принудительным путем. Писатель Аарон Аппельфельд рассказывал о мальчике, выходце из Польши, которого дразнили и били одноклассники за то, что он не мог загореть на солнце, как они. Мальчик уверял их, что он старается, как может, чтобы кожа его потемнела, но они считали, что, если бы он действительно хотел, он бы мог измениться. Будучи белокожим, он, казалось им, принес с собой Изгнание и Катастрофу, и поэтому они били его. Подобным же образом в 1950х годах руководители лагерей для иммигрантов пытались привить израильскую секулярную идентификацию детям из Йемена, заставляя их обрезать пейсы.
Мечта о «новом человеке» пришла оттуда, где подобные идеи были в то время в моде – из Советского Союза, Веймарской (?) Германии и фашистской Италии. Были и такие, кто говорил о «новой еврейской расе». Зеев Жаботинский, лидер правого ревизионистского крыла сионизма, писал о «психологически новой расе евреев».
Работать на земле значило укреплять Ишув, еврейскую общину Палестины. Это было также моральной обязанностью; иногда употреблялось выражение «культ труда». В одной статье из газеты «Ха-Арец» говорилось о выпускниках Сельскохозяйственной школы в Бен-Шемене: «Они вольют свежую, чистую кровь в наш национальный труд, труд на земле». Дети еврейских сельскохозяйственных поселений в Палестине жили, по мнению лидера сионистского движения Хаима Вейцмана, «настоящей ивритской жизнью». Порой работа на земле описывалась в почти эротических выражениях – среди прочих, например, в стихах поэта Хаима Нахмана Бялика. Работники полей, писал он, «изливают свою молодую силу в недра этой бесплодной земли, чтобы возродить ее к жизни». Моше Смилянский, писатель и фермер, говорил, что жизнь в Тель-Авиве подобна пребыванию в огромной гостинице. Он опасался, что «ментальность лавочников» приведет горожан, вместо национального возрождения, к «спекуляции, ассимиляции и отступничеству». «Магазин за магазином», — брюзжал другой комментатор, отель за отелем, пансионы, парикмахерские, киоски, продавцы прохладительных напитков. Продавцы лимонада были частым и позорным символом эмигрантов, которые предпочитали городские удобства работе на земле. Один корреспондент из «Ха-Арец» писал о «страшном биче» кредиторов, ссужающих деньги под проценты, и других «кровососущих пиявок». Желая предсказать самое жуткое и ужасающее будущее, поддающееся воображению, люди пророчествовали, что наступит день, когда в Тель-Авиве возникнет фондовая биржа. Изгладить самую память о городе – такова была цель.
И все же общество в Израиле формировалось демонстративно городским, подобным тому, какое было характерно для еврейской диаспоры. Как и в диаспоре, большинство евреев в Израиле не занимались производительным трудом. Они были торговцами, посредниками и имели специальности, обычные для евреев повсюду на земле. Это явление становилось все более выраженным. В середине 1950х годов в сельском хозяйстве было занято 16% израильтян. К середине 1990х это количество сократилось до 3%. Киббуцники заявляли о себе как о сионистской элите и до Шестидневной войны играли роль хранителей основ. Они много сделали для установления границ страны, но фокус сионистской деятельности был в Тель-Авиве, а не в киббуцах.
Сионистское предприятие на Земле Израиля предполагало достижение еврейского большинства, то есть увеличения еврейского населения. В начале 1921 года, после первых серьезных столкновений между арабами и евреями в Палестине, «Ха-Арец» опубликовал эмоциональное воззвание к евреям мира: «Не оставляйте нас одних на линии фронта! Не пренебрегайте кровью пионеров, посланных вами вперед нации! Придите к нам в массе, придите к нам во множестве, чтобы усилить позиции Иврим, принеся нам еще больше рабочих рук, еще больше рук для обороны!»
Одна из первых атак на палестинских евреев побудила историка Йозефа Клаузнера написать: «Если арабы воображают, что они могут спровоцировать нас на войну, и что из-за нашей малочисленности они нас легко победят, они глубоко заблуждаются. Наша кампания включит в себя все 13 миллионов евреев во всех странах мира. Каждому известно, сколько государственных деятелей, сколько людей, формирующих общественное мнение, как много людей великого ума, великого богатства, как много влиятельных людей есть у нас в Европе и в Америке». Это утверждение было одним из первых признаков смены курса, происходившей в умах палестинских сионистов. Вместо того, чтобы видеть это государство как предназначенное для спасения евреев мира, они начинали требовать от мирового еврейства защищать еврейскую общину в Палестине.
Официально и теоретически, долг перед мировым еврейством оставался неизменным. Когда сионисты требовали от мирового еврейства укреплять еврейскую общину в Палестине и финансировать сионистское предприятие, руководители движения действовали в силу предположения, что первые поселенцы – это только авангард и что построенное ими государство со временем вместит в себя весь народ. В июне 1938 года Бен-Гурион писал: «Цель, для которой будет создано это государство – это принять максимальное число иммигрантов и тем самым способствовать решению еврейского вопроса в мире». Государство было призвано «освободить» евреев мира и обеспечить их право на возвращение на родину. В то же время, Бен-Гурион говорил, что он не против сохранения еврейства в других странах, «несмотря на нашу сионистскую идеологию». Но в действительности он имел склонность видеть в попытках помогать евреям, где бы они ни находились, опасную конкуренцию. Так, он нападал на Джойнт, благотворительную организацию, которая работала по всему миру и не подчинялась сионистскому движению. Это явилось подоплекой отношения Бен-Гуриона к международной конференции, собравшейся во французском городе Эвиане для обсуждения проблемы еврейских беженцев. Он опасался, что открытие других стран для эмиграции евреев могло помешать исполнению требования сионистов посылать их всех в Палестину.
Британские власти фактически предоставили сионистскому движению полную свободу выбирать, каким именно евреям будет разрешено поселиться в Палестине. Представители сионистов выбирали кандидатов на иммиграцию с осторожностью. Главное предпочтение отдавалось молодым мужчинам. Даже в период самых тяжелых испытаний для европейского еврейства, Еврейское агенство – независимая еврейская администрация в Палестине – предпочитало не допускать в страну больных и престарелых. В некоторых случаях оно даже отсылало обратно в нацистскую Германию людей, ставших бременем для еврейской общины в Палестине (?).
Сионистское предприятие также в большой степени зависело от желания евреев финансировать его. Бен-Гурион беспокоился, что преследования евреев в Европе повлияют на способность движения добывать деньги для развития общины в Палестине. «Пока мириады еврейских беженцев томятся и страдают в концентрационных лагерях, даже сионисты из их числа не будут отзываться на нужды Палестины» — писал он. Менее чем через две недели после начала Второй мировой войны он заявил, что «судьба Земли Израиля повисла на волоске». К тому времени образовалась уже огромная дистанция между взглядами палестинской еврейской общины и остального еврейского мира, так же как и между идеалами Герцля и Ишува.
Преследования евреев с началом Второй мировой войны поставили сионистское движение лицом к лицу с проблемой, которую оно до этого старалось не замечать. Палестина не могла решить проблемы европейских евреев, и этот факт становился тем яснее, чем более возрастало арабское сопротивление сионистскому проекту. По крайней мере два сионистских лидера, Макс Нордау и Зеев Жаботинский, предлагали вывезти евреев в Палестину посредством больших спасательных операций. Сделать так не было практической возможности, не только потому что Британия запрещала массовую иммиграцию, но и потому, что страна была не в состоянии абсорбировать такое количество беженцев одновременно. В 1934 году Бен-Гурион заявлял, что в Палестине есть место для 4 миллионов евреев. Двумя годами позже он говорил уже о «по меньшей мере» о 8 миллионах. Некоторые предлагали привозить по 50000 евреев ежегодно; другие говорили о 100000 в год. В таком темпе процесс мог занять от пятидесяти до ста лет, и даже тогда в Палестине оказалась бы в лучшем случае только половина евреев мира. В 1937 году Бен-Гурион хотел привезти полтора миллиона евреев, объясняя, что это было жизненно необходимо для создания еврейского большинства. Это заняло бы пятнадцать лет. Ближе к концу войны, Бен-Гурион говорил о необходимости привезти более миллиона евреев «немедленно».
Ни одно из этих чисел не спасло бы большинства евреев, убитых в Европе. Коротко говоря, трагедия сионизма заключалась в том, что, хотя он, возможно, предвидел катастрофу, предложенное им решение было неадекватным. Более того, до создания государства сионистское движение не было реально способно организовывать массовые спасательные операции. Первая операция после того, как нацисты пришли к власти, была проведена посредством соглашения с Третьим Рейхом, по которому немецким евреям позволялось брать с собой в Палестину большую часть собственности.
Позднее стало расхожим мнением, что, будь государство Израиль создано в 1937 году, согласно британскому плану о разделе Палестины, Холокост был бы тем самым предотвращен. Думать так нет никакой причины. За полвека своей независимости, Израиль не абсорбировал и шести миллионов еврейских иммигрантов. Сионистское движение действительно сумело вывезти несколько тысяч из оккупированной Европы; может быть, оно могло бы спасти и побольше. Но сионисты, безусловно, не могли помочь миллионам, и в действительности только относительно небольшая часть выживших после Катастрофы обязана своей жизнью усилиям движения. История сионистского движения в период Холокоста – это история беспомощности.
Архивы сохранили слова сотрудника Еврейского Агенства в Стамбуле, занимавшегося спасением евреев Европы. Только небольшое, относительно масштабов Катастрофы, количество людей было спасено, замечает он, но зато спасенные стали сионистами, их взор устремлен в Палестину. «Мы спасли их души» — утешал самого себя другой сотрудник. В этом духе аргументировало сионистское движение, утверждая, что большинство переживших Катастофу и находящихся в лагерях для премещенных лиц, хотят поселиться в Палестине. Это утверждение вызывает серьезные сомнения. Эти люди стояли перед выбором: либо Палестина, либо – вернуться в свои страны в Восточной и Центральной Европе, в опустошенные, голодающие города, к коммунизму, к антисемитизму. Но, кроме нескольких исключений, они не могли выбирать между Палестиной и Соединенными Штатами. Естественно, что они выбирали Палестину. Большинство беженцев, искалеченных физически и ментально, ни в малейшей степени не оправдывали надежд лидеров Ишува. «Сначала мне показалось, что это – животные»,- писал один из первых эмиссаров, попавших в лагеря для перемещенных лиц. Но для Бен-Гуриона главным вопросом было: «Где мы возьмем людей для Израиля?»
Идеологическая путаница и угрызения совести в связи с провалом попыток по спасению евреев были только наиболее легкими из ударов, нанесенных сионистскому движению Холокостом. Настоящей катастрофой была утрата населения, которому изначально предназначено было стать еврейским большинством в Палестине – еврейского населения Европы.
* * *
Сионистское движение родилось в Европе, вдохновлялось Европой и было частью европейской истории. Романтический национализм, либерализм и социализм, присущие сионизму, пришли из Европы. Основатели сионизма приписывали движению культурную миссию. Еврейское государство на Земле Израиля, писал Теодор Герцль, будет служить для Европы защитной стеной от Азии: «Мы будем головным отрядом культуры в походе против варварства». Макс Нордау доказывал, что евреи не должны потерять европейскую культуру в Палестине, и не должны воспринять «низшую» культуру Азии, точно так же, как британцы не превратились в индейцев в Америке или в папуасов в Австралии. «Мы будем стремиться сделать на Ближнем Востоке то, что англичане сделали в Индии… Наша цель – прийти в Палестину в качестве представителей культуры и расширить моральные границы Европы до Евфрата», говорил Нордау на одном из сионистских конгрессов. В своих сношениях с правительством Британии сионисты всегда подчеркивали, что еврейское государство будет культурным аванпостом Европы. Так же точно европейская культура должна была стать частью сущности Нового Иври.
На практике сионистское движение не смогло бы само основать собственное государство. Ему пришлось связать свою судьбу с одной из империй, и покровительство Британской Империи создало впечатление, что сионисты пришли в Палестину как агенты колониализма. Ирония состоит в том, что лидеры сионизма в Палестине были в бешенстве от британской администрации, которая применяла к ним обидный колониальный термин natives, туземцы. Сионисты настаивали, что туземцы – это арабы, они же сами представляют европейскую культуру.
Они определяли собственный воображаемый образ европейцев не только как противоположный, в их понимании, арабам, но и контрастный по отношению к евреям арабского мира. Вначале это были в основном евреи из Йемена. Вообще, до того как сионистов настигли вести об истреблении еврейства Европы, они мало интересовались евреями из арабских стран. «Мы привыкли воспринимать евреев Востока как объект исторического и антропологического исследования», — говорил один из руководителей сионистского движения. Согласно Бен-Гуриону, они «не заметили» восточного еврейства. «Мы пришли сюда как европейцы, — говорил Бен-Гурион, — наши корни наВостоке, и мы возвращаемся на Восток, но мы несем с собой европейскую культуру».
Холокост заставил сионистское движение привозить в новую страну евреев из арабского мира. Это было ударом по представлению сионистов о самих себе и по их культурным чаяниям, поэтому сионистское руководство принимало восточных евреев неохотно, только потому, что не было выбора. «Израиль нуждается в рабочих и способных держать оружие руках», говорил один из первых министров государства. В результате и в начале 1950х годов правительство Израиля проводило политику селекции иммигрантов, выбирая тех, кто мог быть полезным для страны, «доброкачественный человеческий материал». Оно также регулировало темпы и масштабы иммиграции соответственно нуждам страны, которые на обязательно совпадали с нуждами евреев в других странах.
Нелегко определить, какие именно из восточных евреев приехали в Израиль потому, что они хотели уехать из своих стран, а каких к этому вынудили обстоятельства. Некоторые, похоже, были увлечены той или иной формой религиозного или политического мессианства, или и того и другого вместе взятых. Более вероятно, что многие присоединялись к уезжавшим в Израиль из страха быть покинутыми. Очень немногие могли выбирать между эмиграцией в Израиль и в какую-либо другую страну. Многие покинули свои дома именно потому, что сионисты воевали в Палестине; их отождествляли с сионистами вне зависимости, были ли они таковыми или нет. Таким образом, на этом этапе истории сионистское движение не служило решению еврейской проблемы; напротив, оно привело к тому, что целые еврейские общины были вырваны с корнем.
Одновременно с необходимостью принять оставшихся в живых после Холокоста и евреев из арабских стран, Израиль вынужден был искать компромисса с новым видом сионизма, истоки которого лежали в основном в США. В первые годы существования государства Бен-Гурион пытался американцем и не чувствующий себя в Америке в изгнании, не является сионистом(?). Премьер –министр Голда Меир спрашивала: «Почему, собственно, мы не можем сказать, что только тот сионист, кто укладывает свои вещи и перебирается в Израиль?» Она подчеркивала, что «мы не можем примириться с мыслью», что «еврейское изгнание» будет существовать всегда. В Соединенных Штатах этот однозначный подход был отвергнут.
Израиль вынужден был пойти на компромисс, поскольку он нуждался в поддержке американских евреев. Бен-Гурион согласился, что решение иммигрировать в Израиль должно было приниматься каждым в отдельности и строго добровольно. Сионистское движение вкладывало усилия и деньги, чтобы убедить евреев иммигрировать, но после долгих дебатов пришло к соглашению, что нужно воздерживаться от утверждения, что цель сионизма — «собрать вместе евреев из всех стран Изгнания». Вместо этого, целью было поставлено «сплочение в странах Изгнания». Со временем сионисты перестали упоминать «изгнание» и начали использовать более нейтральный термин «диаспора». В Соединенных Штатах формула сущности сионизма была изменена: евреи признавали центральное положение государства Израиль и свою обязанность ему помогать, не отрицая, однако, необходимости помогать евреям и в других странах. С годами все большую долю из денег, собираемых американскими евреями, стали откладывать на проекты внутри американской еврейской общины, вместо того, чтобы посылать эти деньги в Израиль.
После того, как Советский Союз порвал дипломатические отношения с Израилем, последний возглавил борьбу во всемирном масштабе против ограничений, наложенных советским режимом на эмиграцию евреев. Борьба велась за право советских евреев эмигрировать в Израиль. Но когда первые трещины появились в коммунистическом режиме и первым эмигрантам было позволено выехать, оказалось, что большинство из них решительно предпочитает поселиться в Соединенных Штатах – что они и сделали. Эти «отщепенцы», как их называли в Израиле, были очень серьезным ударом по самомнению сионизма и по его престижу. Когда Израиль обнаружил, что он остался без иммигрантов, он сделал то, что сионистское движение сделало после Холокоста: он «открыл» евреев, которые до тех пор представляли самое большее фольклорный интерес: евреев Эфиопии. До начала 1980х годов Израиль отказывался их принимать. Но позже они были приняты с большим энтузиазмом, как спасители сионистского предприятия. Очень скоро, однако, они обнаружили, что отношение к ним в Израиле колеблется от сдержанного до враждебного. Тем временем коммунистическая империя развалилась. Израиль тогда потребовал, чтобы США прекратили свободный допуск евреев-эмигрантов из бывшего Советского Союза, так как последние не являлись более политическими беженцами. С того времени большинство евреев, уезжавших из бывшего Советского Союза, селились в Израиле. Однако десятки тысяч из них выбрали ту единственную страну, которая практиковала приоритетный режим по отношению к евреям: Германию.
Таковы были битвы, расколы, компромиссы и целая серия неудач, которым подверглось сионистское движение за годы своего существования. Ничто из вышеперечисленного не было следствием развития «пост-сионистской» идеологии. К этому перечню можно прибавить конфликт с арабами и ряд явлений в собственно ивритской культуре, порой откровенно анти-сионистских.
****
Сопротивление арабов поставило сионистское движение перед рядом проблем и идей, как политических, так и практических. Сионисты никогда не удовлетворялись сознанием своей силы; они настаивали также на правоте своего дела. Они хотели бы скорее получить Палестину «по праву», нежели захватить ее силой. Стараясь выглядеть справедливыми и поступающими надлежащим образом как в своих собственных глазах, так и в глазах других, они часто подчеркивали, что они несут счастье и процветание всем обитателям этой земли, как евреям, так и арабам. Придерживаясь этой идеи справедливости, вначале сионисты стремились покупать землю, и действительно приобрели законным образом часть палестинских земель у их владельцев.
Но война за Землю Израиля была неизбежна. Израильтяне тысячи раз оглядывались назад в попытке понять, где именно они совершили промах и что надо сделать, чтобы не повторились ошибки прошлого. Ничто другое их не волновало до такой степени. Они ошибались в определенных случаях. Не каждый их шаг был оправдан; не каждая позиция, которую они отстаивали, была жизненно важной. Но единственный путь для достижения соглашения с арабами требовал отказа от сионистской мечты как таковой. Пока Израиль не утвердился как военная держава, жизнеспособность которой была обеспечена, ничто не могло заставить арабов позволить сионистам создать еврейское большинство хотя бы на части палестинской земли. Это не был спор о территории. Не разногласия о том, где именно пройдет граница, помешали достижению соглашения, и даже не спор о разделении и формах власти; и не нежелание сионистов интегрироваться в культуру Востока, но полный и принципиальный отказ арабов примириться с сионистским предприятием как таковым. Их несогласие могло быть только подавлено силой.
Сионистское движение периодически представляло евреев как народ без земли, который возвращается на землю без народа. Сионистская историография культивировала тезис о том, что сионисты были в шоке, когда они обнаружили, что Палестина заселена арабами. На самом деле лидеры движения прекрасно знали, что в стране есть арабы и что они против сионистов. С самого начала сионистам было известно, что их проект приведет к конфронтации с местным населением.
И действительно, в самом начале двадцатого века арабы уже сказали практически все то, что они будут говорить в последующие сто лет. Один из лидеров арабской общины Иерусалима писал Теодору Герцлю: «Мир достаточно велик, есть другие, необитаемые земли, на которых можно разместить миллионы бедных евреев… Ради Бога, оставьте в покое Палестину!» Это было в 1899 году. Два года спустя арабские лидеры подписали петицию с требованием ограничить допуск евреев в Палестину и запретить им покупать землю. Тем самым было положено начало борьбе арабов против сионизма. В 1905 году в Париже вышла книга одного из провозвестников арабского национализма, Наджиба Азури. Пробуждение арабского народа, писал Азури, происходит одновременно с попытками евреев воссоздать древнее царство Израиля. Эти два течения осуждены на вечную войну, пока одно не переборет другое. От результатов этой борьбы зависит будущее всего мира.
Ахад ха-Ам опубликовал свою книгу «Правда из Страны Израиля» уже в 1891 году. Еврейские поселенцы, писал он, «обращаются с арабами враждебно и жестоко, неоправданно посягают на их владения, избивают их беспричинно и безо всякого стыда, да еще и гордятся этим своим поведением». Он дает психологическое объяснение этому явлению: «Они были рабами в странах своего изгнания, и вдруг оказались в условиях неограниченной свободы, такой дикой свободы, какая только и может существовать в стране вроде Турции». Эта внезапная свобода породила в их сердцах наклонность к подавляющей тирании, как всегда бывает, «когда правит раб», писал Ахад ха-Ам и предостерегал: «Вдали от Палестины, мы привыкли считать арабов дикарями из пустыни, подобными ослам, которые не видят и не понимают, что происходит вокруг них… Но если наступит день, когда жизнь нашего народа на Земле Израиля разовьется до такой степени, что сколько-нибудь потеснит местных жителей – они не уступят своего так легко…»
Другие также писали об «арабской проблеме». Сионистам было не так-то просто объяснить себе и другим, что конфликт вокруг Земли Израиля иной раз подвергает живущих в Палестине евреев опасности, порой даже большей, чем опасность их жизни в диаспоре. Многие сионисты затруднялись преодолеть противоречие между приверженностью движения демократическим ценностям и праву на самоопределение и его попыткам, с другой стороны, навязать населению страны режим, нежелательный с точки зрения большинства. Большинство сионистов не были циниками; они действительно верили в правоту своего дела и были приверженцами европейских либеральных ценностей. Поэтому они объясняли, что евреи в Палестине говорят от имени всех 17 миллионов евреев мира, и что они только временно, пока не прибыли остальные, являются меньшинством в стране. Страна Израиля – это единственная страна, которая есть у евреев, повторяли они вновь и вновь, тогда как у арабов есть много стран. Поэтому сионистское движение стало искать способа финансировать переселение арабского населения, или хотя бы части его, за пределы Палестины, в рамках, как они это называли, «добровольного трансфера», — чтобы создать в стране еврейское большинство и тем самым сохранить верность демократическим принципам.
* * *
В течении более чем ста лет жизнь в Палестине, а затем в Израиле, переходила от войны к террору и от террора к войне. Столкновения во время Британского мандата вызвали ненависть, страх и породили мнение, что для основания государства необходимо удалить арабов из страны. И это случилось в 1948 году: сотни тысяч арабов уехали, бежали и были изгнаны из своих домов, чтобы превратиться в неимущих беженцев. Большинству из них не было позволено вернуться. Большая часть их земель и домов была конфискована. Те, кто остался, получили израильское гражданство и право голосовать и быть избранными в Кнессет. На практике, однако, им не было разрешено заниматься свободной политической деятельностью. За этим следила военная администрация, поставленная над ними в первые годы существования страны. Постепенно режим военной администрации был снят, но даже после его отмены ряд законов и установлений, дискриминирующих израильских арабов, остались в силе.
Постоянное состояние войны было топливом, которое двигало израильтянами, и цементом, который сплачивал их в единое, мобилизованное, спаянное узами сионистского патриотизма общество. Оно также в большой степени определяло структуру экономики и было центральным элементом израильского самосознания и политики. Но в то же время в Израиле раздавались голоса, поднимающие вопросы о первоначальных задачах сионистского движения. Существовала и ультрарелигиозная община, которую нельзя сбросить со счетов и которая никогда не признавала сионизма. Помимо этого, в период Британского мандата выделился ряд интеллектуалов, выдающихся в своих областях ученых – таких, как Мартин Бубер – которые пробовали развить различные альтернативы сионизму, такие, как интеграция евреев в арабской федерации или создание совместного еврейско-арабского государства.
В таком двунациональном государстве не предполагалось еврейского большинства, а это не согласовывалось с фундаментальными принципами сионизма. Но эту идею поддерживало движение Ха-Шомер Ха-Цаир, которое было частью фундамента левого крыла сионистского движения. Кроме того, в одной из центристских партий, «Алия Хадаша», которая состояла в основном из выходцев из Германии и представляла примерно десять процентов избирателей, была популярна концепция двунационального государства и другие идеи, не совпадающие с основным курсом сионистского движения.
Субботним днем в конце 1920х годов трое молодых людей сидели на скамье на улице Алленби в Тель-Авиве, куря и болтая. Проходящий мимо религиозный еврей упрекнул их за курение в субботу. «Но я – не еврей», — возразил один из юношей. Это был Уриель Гальперин, который позже, под псевдонимом Йонатан Ратуш, стал знаменит как поэт и провозвестник движения «Хананеев». «Хананеями» назвали Ратуша и его движение «Молодой Иври» его противники, но впоследствии и само движение решило принять это название. Они считали себя «иври», а не евреями, и их борьба была направлена не только против иудейской религии, но и против сионизма. Они отрицали существование еврейского народа и считали, что «ивритская нация» может включить в себя и мусульман, и христиан, и друзов. Их ивритский шовинизм был явно фашистским в своей основе. Но они так и не нашли себе лидера, не стали политической организацией и сумели привлечь к себе только немногих.
Но мировоззрение «Хананеев» было больше чем интеллектуальный курьез. Оно создало настроение, которое отозвалось в значительной мере в новом «ивритском» самосознании, культивируемом самим сионистским движением, и повлияло на целое поколение молодых людей, которые начали искать «ивритскую» альтернативу сионизму. Ряд писателей и деятелей искусства были представителями этой новой, «истинно израильской», сущности; одним из них был молодой журналист немецкого происхождения по имени Ури Авнери.
Восемь месяцев спустя после провозглашения независимости Израиля Авнери опубликовал в газете «Ха-Арец» статью «Исповедь молодого Иври», написанную в духе новейшего жаргона того времени, в котором слово «сионизм» обозначало пустую риторику («сионизм в кавычках», как тогда говорили). «Величие поколения /1948 года/ , — писал Авнери, — состояло в деятельности. В боевых частях армии исчезли все идеологические лозунги и громкие фразы. Вся эта чепуха, которая называется сионизмом и которая не имеет ни смысла, ни приложения.» Авнери стремился быть глашатаем поколения, пережившего шок возвращения с войны. В действительности, он не только выражал существующее настроение; в большой степени он сам его измыслил, под влиянием аналогичных настроений, которые наблюдались у европейских солдат после Первой мировой войны. Со временем Авнери приобрел еженедельник «Ха-Олам Ха-Зе» и стал его редактором.
«Ха-Олам Ха-Зе» не был просто журналом; он сумел объединить своих читателей в элитную группу и привить им необычайно лестное мнение о самих себе. Авнери уверял их, что уже тот факт, что они читают этот журнал, приобщает их к обществу смелых, добрых и справедливых. Он укреплял в них чувство, что они – светлые герои завтрашнего дня, противостоящие темным силам дня вчерашнего, немногие против толпы. Таким образом, Авнери с годами создал целый набор мифов и образов, которые существовали только на страницах его журнала, с помощью языка и стиля, которые также существовали только на его страницах. Он построил воображаемый мир, состоящий из героев и подлецов, и его журнал стал объектом поклонения одних и отвращения других, объектом страсти и ярости.
Парадоксальным образом Авнери отождествлял сионизм с «галутной» ментальностью, противоположной «ивритской», «свободной» ментальности уроженцев Израиля – «сабров». Это особенно проявилось в отношении «Ха-Олам Ха-Зе» к делу Кастнера, в начале пятидесятых годов. Рудольф Кастнер, один из руководителей еврейской общины Будапешта и активный член МАПАЙ, рабочей сионистской партии под руководством Бен-Гуриона, был главным свидетелем дела по иску о клевете, после того как его обвинили в сотрудничестве с нацистами. Авнери изобразил процесс как битву между старым, подобострастным, смиренным галутным евреем — Кастнером – и юным, прямым, непокорным Иври. Мордехай из Книги Эсфири против Иуды Маккавея.
Ури Авнери, израильский политик, журналист и общественный деятель, один из видных представителей т.н. лагеря мира
Наряду с обожанием, которое он питал к Армии Обороны Израиля, Авнери призывал к союзу с арабами на основе общей «семитской» сущности народов Ближнего Востока. Это также было значительным отступлением от общепринятой сионистской самоидентификации. Авнери был одним из первых израильтян, призвавших к созданию арабского государства в Палестине, рядом с Израилем.
«Ха-Олам Ха-Зе» широко освещал и обеспечил длительный успех движениям протеста, в том числе израильским Черным Пантерам – группе молодых восточных евреев из неблагополучных районов и Мацпену – радикальной троцкистской группировке. Некоторые из этих движений практиковали только социальный и политический протест, включая критику израильской политики безопасности. Другие, при поддержке Авнери, предлагали культурные альтернативы и были такие, кто пытался бросить вызов сионистской идее как таковой. Именно Авнери позже изобрел термин пост-сионизм. В согласии со своей философией, он поощрял публикации новых открытий в области истории и часто оспаривал общепринятые исторические банальности.
В действительности мифы оспаривались еще задолго до появления понятий «новые историки» и «пост-сионизм». Уже в 1950 годы СМИ публиковали разоблачения военных преступлений, совершенных израильскими солдатами во время Войны за независимость. Были также публикации о борьбе между сионистскими группировками на заре существования движения; скандал разразился вокруг так называемого «открытия Арази»: Иегуда Арази был одним из исследователей убийства Арлозорова. На склоне своих лет он утверждал, что еще в 30х годах партии МАПАЙ было известно, что не ревизионисты виновны в убийстве и что она скрыла это из политических соображений. Публикация книги Шабтая Табата об убийстве Арлозорова привела к учреждению правительственной комиссии по расследованию. Были и другие разоблачения покушений на фоне политической борьбы. Широко распространенный миф о борьбе Ишува против нацистов был оспорен в книге Йоэля Брандта, сионистского функционера, который рассказал о том, что сионистское движение проводило переговоры с Адольфом Эйхманом. Были книги о дискриминации в Израиле евреев-выходцев из восточных стран. Были более чем нелестные биографии легендарных вождей сионизма и была критика политики Израиля в области безопасности. Публикация дневников бывшего премьер-министра Моше Шарета показала его как острого противника многих политических шагов Бен-Гуриона, а в автобиографии Ицхака Рабина была глава – прочесанная цензурой – об изгнании арабов во время Войны за Независимость.
Не пощадили и древнюю историю. Генерал в отставке Йосафат Гаркави написал книгу о том, что Бар-Кохба, вождь еврейского восстания против Рима в 132-35 годах, был не героем, а безумцем. Он, утверждал Гаркави, привел свой народ к катастрофе, сравнимой с Холокостом.
Таким образом, самокритика и сомнения, — то, что некоторые называли «слабоверием», — доходящие порой до пораженческих настроений и ощущения отчаяния, были всегда неотъемлемой частью сионистской истории. Задолго до того, как придумали термин «пост-сионизм», сионистское движение было гораздо более слабым и менее влиятельным, чем представляли себе многие израильтяне. Отроду и навеки оно было обречено противостоять аргументам, сводящим на нет как его идеологию, так и его мифологию.
ИЗБРАННЫЕ ОТРЫВКИ ИЗ ПОСЛЕСЛОВИЯ
Не прошло и нескольких минут после избрания члена Кнессета Моше Кацава восьмым президентом Израиля, как Лимор Ливнат, которой вскоре предстояло занять пост министра просвещения в правительстве Ариэля Шарона, поспешила заявить, что его успех означает победу сионизма над пост-сионизмом. Правда состоит в том, что за Кацавом стояла ультроортодоксальная, не-сионистская партия ШАС, тогда как Шимон Перес, проигравший кандидат на пост президента, был одним из отцов-основателей государства Израиль. Заявление Ливнат показывает, что правые стремятся монополизировать сионизм; когда-то то же самое делали левые.
…Шарон – мифологическая, почти нереальная фигура из прошлого; он представляет дух 1950х годов. Естественно, что он определил новую интифаду как очередной виток Войны за независимость; Израиль в ответ вернулся к племенной ментальности осажденного народа, характерной для первых дней существования государства и призывающей к единству в рядах изначальной сионистской борьбы. Министр просвещения начала постепенно избавляться от новых учебников истории, заменяя их на прежние, более «сионистские». Политические комментаторы вновь, как в «доисторические» времена, принялись осуждать всякую критику, исходящую извне, в особенности из Европы, как анти-израильскую и даже как проявление отвратительного антисемитизма. Поредели ряды израильтян, заявляющих о неприемлемости нарушения прав человека в отношении палестинцев, в том числе пыток. По мере того, как бомбы продолжают взрываться в городах по всему Израилю, стены в Иерусалиме покрываются лозунгами «нет арабов – нет террора». Опять стало допустимым открыто выражать ненависть к арабам.
Временами кажется, что история возвращается назад. На ум приходит замечание британского генерал-майора Бернарда Монтгомери: «Евреи убивают арабов, арабы убивают евреев, — вот что происходит в Палестине сейчас и будет, по всей видимости, происходить в ближайшие пятьдесят лет.» Однако, в отличие от англичан, израильтянам и палестинцам некуда уехать. Тем временем палестинский террор отбросил израильтян обратно в лоно сионизма; может быть, в этом состоит палестинская идея мести. Пост-сионизм, казалось, исчез. Но глубинные течения, отмечающие пост-сионистское будущее, свидетельствуют о том, что израильтяне начинают осознавать: есть жизнь после сионизма. С самого начала, бурные дебаты возникали из-за вопросов, кого считать евреем и сионистом. Ахад Ха-Ам, писатель, мыслитель и личный враг Герцля, считал, что будет достаточно создать в Палестине «духовный центр». Он противился созданию политически независимого государства. Некоторые думали, что сионизм должен бороться за права евреев в странах их проживания; другие считали, что нет. Спорили, может ли человек быть сионистом, оставаясь в своей стране, или же истинный сионист — только тот, кто поселился на Земле Израиля.
Комментариев нет:
Отправить комментарий